Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

Тянется змея — и уже видно, что выехали запоздно. Скоро зима, земля не отдает воду, даже когда, о чудо, дождя нет ни ночью, ни утром. Земля чавкает, выпирает сама из себя, блестит, выталкивает наружу мелкие лужицы и не сохнет. Может быть, тесть прав. Может быть, уже поздно для всего. Будь у Мерея под рукой кто-то вроде Джеймса Хейлза, стоило бы ждать беды по зиме, когда станут реки. Но нет у него таких.

И все-таки каждый день за спиной цокало звонко — опоздал, опоздал, опоздал. Джордж знал, почему стучит и цокает. Что месяц нет писем от отца — если все в порядке, их и не будет. Мать пишет раз в три-четыре недели, могла и пропустить день-другой, да и гонцу легко застрять по таким дорогам. Нет вестей от его людей в Инвернессе и Абердине — этих мог задержать Арран. Но Арран не рискнул бы перехватить гонца от Сазерленда, а родич тоже как в воду канул. Что-то могло случиться на севере. Что-то случилось.

При въезде в пригород Джордж это понял окончательно — услышал, может быть, свое имя, или взгляды были не те, или голоса в приветствиях звучали не так, как ожидалось. Отличия — как у двух разных копий, снятых рукой одного писца, ничтожные и явственные, неопределимые, но несомненные. Глаза у тестя казались слишком чистыми, взгляд слишком открытым, невинным, незнающим… и нелюбопытным, а так быть не могло, и уже ясно становилось: тайна, беда, тревога. Молва, пришедшая с севера, как туча, набитая снегом. Дурные вести, темные и тоскливые, как пасмурное утро в самый короткий день.

В город процессия въехала первого ноября. Джордж уже знал, что будет делать, еще переступая порог дома, еще и не спешившись во дворе того дома знал, что сейчас же пойдет в город, сам, не призывая к себе младших членов клана, не тратя времени на ожидание, а там уж голоса в тавернах, голоса, лица и обмолвки расскажут о многом, а новости и встречные знакомые — о большем.

Конечно, он опять совершил ошибку. Ему нужно было просто пришпорить коня, не очень уставшего за время короткого дневного перехода. Пришпорить коня, нырнуть вбок на то ли улицу, то ли дорожку — потом два сада, и он оказался бы в городской черте, а там, даже рискни люди Аррана его преследовать, шею бы себе свернули, не нашли бы. Конечно, ему не дали ступить за внешний порог большого, неуклюжего дома-крепости в Кирк о'Филд, подальше от городского дыма и прочего дурного воздуха, опасного для беременных. Да что там, ему преградили путь уже на выходе во двор. И было ясно — не пропустят. Даже если драться насмерть.

Он не стал драться, не стал даже пробовать — иногда хватает и взглядов, слегка виноватых, упрямых и пустых, слов «приказ герцога», пожатий плеч. Все эти приметы ему были более чем знакомы, и он мог сказать, что стража герцога Шательро хорошо выучена, смела и упорна, и там, где не вспомнит о совести, не забудет про страх.

Не думал затевать драку лишь потому, что не хотел напугать жену; а для побега удобнее ночь, и нужно осмотреться, и лучшая попытка — первая.

Не стал драться, но поступил как подобает — громко, в полный голос, потребовал тестя, и объяснений, и назвал его за глаза еще предателем, позабывшим о долге родича и хозяина.

И тесть пожаловал, спустился, гудя как толстый шершень и расставляя руки для объятий, и басовито молвил:

— Мой дорогой Джордж, как вы могли подумать, ах, какой стыд, ведь лишь для вашего же блага, заботясь о вас и памятуя о безрассудстве юности…

Безрассудная юность тридцати лет и еще одного года от роду стояла на пороге живым укором для вероломного тестя и жаждала объяснений, а еще более жаждала зайти Аррану за спину, и прижав к солидной шее кинжал, выйти с ним за ворота, потребовать коня и оружие. Простил бы, что самое смешное. Мало что простил бы, так еще и через неделю рассказывал бы как о проделке… безрассудной и юношеской, черт бы его побрал. Как обо всех похождениях своего родного сына. Кроме последнего, да и о том бы рассказывал, имей возможность предъявить людям самого сына-затейника.

— Мой дорогой Джордж, поверьте мне, я и не помыслил бы ограничить вашу свободу, но за пределами этого дома она будет в куда большей опасности. Пока мы были в дороге, нас обогнали… вести. Прошу вас, поднимитесь со мной наверх.

Зачем бы это, если — по словам самого тестя — весь город уже знает? Но спорить смешно.

Лестница, полированные перила, деревянные панели кабинета, медальоны с портретами… Гамильтоны, Гамильтоны и Стюарты. А ведь если подумать, то у Аррана и с королевскими родами старой, еще единой Альбы связей достаточно. Но эти портреты, наверное, хранятся в другом месте. Там, где не увидать их представителям ныне царствующей династии.

— Дорогой зять, — говорит Арран, как только за ними закрывается дверь, — какие распоряжения вы отдали коменданту Инвернесса?

Гонцы. Гонцы и дороги.

— Уезжая оттуда, я предполагал, что вернусь в составе свиты Ее Величества. И распорядился ничьих посланцев и представителей без меня не впускать. Отправляясь к вам, я послал к коменданту гонца с предупреждением — и приказал принять Ее Величество и ее свиту как подобает.

— Так, значит, он не доехал, — без затей сообщает тесть. Лицо у него серое, мучнистое и неожиданно старое.

Засады, обвалы и неожиданные молнии.

— Не доехал… и что?

— А вот догадайтесь, что.

Держится он все равно осторожно. Отбиться не сумеет, не те лета, но на помощь позвать успеет. Впрочем, бежать, не вытряхнув из него все тайны, смысла нет. Может быть, смысла не будет и потом.

— Господин герцог, — тихо сказал Джордж, — простите мне непочтительную леность, с которой я отвечаю на ваше любезное предложение сыграть в угадайку.

Хотел еще поклониться, но хозяин и слова понял верно.

— Когда Ее Величество прибыла под стены Инвернесса, ее не пустили в крепость… сославшись на ваш приказ. Она расположилась в городе, но не чувствовала себя в безопасности и попросила помощи у окрестных кланов. Конечно же, — сощурился Арран, — все, кто имел счастье быть недовольным вашим достопочтенным отцом, ей эту помощь оказали.

— Крепость Инвернесса не могла выдержать осаду.

Это не совсем правда. У королевы артиллерии не было и, не будь она королевой, дело наверняка затянулось бы